Александр Сапега — барабанщик джаз-бэнда Apple Tea, преподаватель, организатор конкурса «Барабанны біт» и автор книг «100 чашек „Яблочного чая“» и «„Яблочный чай“ вприкуску». Музыкант рассказал «Домашнему заданию» об истории семьи, вспомнил о своем первом музыкальном инструменте и познакомил с сыном Яном.
«Я дважды Сапега»
Поднимаемся на девятый этаж и звоним в дверь, которую открывает молодой человек — сын Александра, Ян. Навстречу выходит и Сапега-старший — приветливо улыбающийся, в синей футболке «Барабанны біт». Музыкант предлагает нам актуальное для июньской жары мороженое, мы рассаживаемся и начинаем разговор.
— В ВКЛ жил политический деятель Александр Сапега — ваш полный тезка, всем известен Лев Сапега; Казимир Ян Сапега, Павел Ян Сапега были литовскими гетманами… Потомок ли вы знаменитого рода?
— Я уверен, что нет. Если бы я был из того рода, то у меня были бы замки и, честно говоря, меня бы уже здесь не было: не было бы ещё в советской Белоруссии.
— А о своей родословной что-нибудь знаете?
— У меня очень большая родословная, — Александр достает свернутый в рулон лист ватмана. — Видите? — разворачивает, показывая таблицу — генеалогическое древо. — Когда была безработица, я засел за это. Ещё бабушка жива была, она много знала. Тут все очень досконально: бабушка, её сестры, братья, их браки, все их дети, вот мой папа, вот мама… Очень много всего.
— А вы застали живыми бабушек, прабабушек?
— Я же старший в семье, поэтому я помню их. Одну прабабушку помню, Дашу. Бабушек хорошо помню. Бабушка Аня — это мамина мама. Дедушка Фёдор, мамин папа, погиб в войне в 1944 году. Другая бабушка, Гаша, папина мама, прожила всю жизнь. Иван Сапега, дедушка, папин папа, тоже полную жизнь прожил, я его помню. Я, кстати, дважды Сапега.
— Почему?
— Смотрите, это моя прабабушка, Евгения, урожденная Половкова. Она сначала была замужем за Трофимом Сапегой, у них родился мой дед Иван. А потом Трофим умер, и она вышла за Петра Сапегу.
— Они однофамильцы или родственники?
— Однофамильцы. Они жили в деревне Волынцы в Гомельской области, а деревня эта делится на две фамилии: Сапеги и ещё кто-то… Половковы, допустим. Там очень много Сапег.
«До семи лет я был маугли»
— Меня, честно говоря, фамилия Сапега мало интересует, потому что я вырос у бабушки, маминой мамы, и все родственники там. Я родился в деревне Бобовичи Гомельского района — около Гомеля. Часто езжу туда, и мама там живет.
— Выросли у бабушки? А как же родители?
— Мама и папа поехали в Гомель работать, там получили квартиру, но я не полюбил детский сад (один день сходил туда, по-моему), поэтому меня забрали и отдали бабушке в деревню. И я был деревенским ребенком до семи лет. Ну, заезжал в Гомель к родителям, но… Полностью природа — маугли, — смеётся музыкант. — В семь лет меня увезли в Гомель. Первые три класса я отучился в Гомеле, а с четвёртого класса уже в Минске в Парнате (в Республиканской школе-интернате по музыке и изобразительному искусству им И. О. Ахремчика — прим. UM).
— Почему решили стать музыкантом?
— В детстве я очень много рисовал и играл на гармошке. Мне бабушка купила детскую гармошку, я пиликал что-то… Потом мне купили гитару. Поэтому если б я не стал музыкантом, я бы стал художником. Сто процентов. Я до сих пор хорошо рисую. Бабушка постоянно ходила за карандашами, красками и альбомами для рисования.
— Но всё-таки вы стали музыкантом.
— Музыкой я начал заниматься в третьем классе в Гомеле. Раньше были и музыкальные школы, и при простых школах музыкальные секции, кружки. В моей школе был кружок аккордеона.
Помню, на какой-то урок зашёл дяденька, попросил минуту. Небольшого роста еврейской национальности мужичок, говорит: «Кто хочэт заниматца на акагдеоне?» И все так — ээээ — затупили: «Какой аккордеон?!» А я думаю: «Ну я же играл! Мне так нравилось!» У меня детский аккордеончик был. Я говорю: «Я», — встал. И все так: «Уууу! Ничего себе! Вот это да».
Я начал заниматься, и год ходил на занятия. Мне мама с папой купили аккордеон. Но я был маленького роста, мне было тяжело. Аккордеон был небольшой, но даже этот небольшой аккордеон… — показывает, как приходилось вытягивать шею, чтобы что-то видеть из-за инструмента. — Я музыкальной грамотой овладел, и на следующий год этот человек сказал: «Тебе надо поступать во Дворец пионеров». Не музыкальная школа, но уровень уже выше.
И я поступил во Дворец пионеров. Только начал ходить, как приехал селекционер — раньше в Парнате была система селекционеров — отбирать для Парната. Ну, и отобрал. Сказал моим родителям: «Вы можете попробовать поступить». И я помню момент, торжественный, когда на родительском собрании решалось, отпустить меня или нет. Мне только исполнилось десять лет: трудно же отпустить маленького ребенка куда-то, в другой город, за триста километров. Собрались бабушка Анюта, мама и папа. Но решающую роль сыграла мама. Она сказала: «Выбірай сам. Хочаш ехаць, ці не». Ну, я и выбрал. Я, помню, так думал: «Ой, клёво. Там же друзья будут новые…»
В Гомеле мне было тяжело: я приехал из деревни. По-белорусски разговаривал. Надо мной подсмеивались — такие глупые ребята. И отчасти из-за этого я хотел поменять обстановку.
«Прихожу, а моя колбаса съедена, мой кофе выпит»
— В Парнате, да и в каждой школе, был ансамбль. Это было повальное увлечение, как сейчас компьютерами. У нас был ансамбль старшеклассников, а мы слушали репетиции под дверью. Был ансамбль у ребят помладше (но они всё равно были старше нас). Потом мы с ними стали играть. Музыку, которую слушали, копировали.
— В консерватории было так же?
— Нет. Музыка — это тяжёлая работа. Первый курс я помню, я ещё не так много работал, а в конце первого курса меня пригласили работать в ресторан «Планета». Это был такой серьёзный ресторан, как музыкальный клуб. Многие приходили туда именно послушать музыкантов. Я работал каждый день, кроме понедельников. И всё студенческое веселье проходило рядом, или я заставал уже концовку, когда я прихожу, а моя колбаса съедена, мой кофе выпит… Я уставший, а те ещё продолжают веселиться, а мне уже не до веселья — тяжело работать: с половины восьмого до двенадцати, бывало, до половины первого или до часу. Поэтому похвастаться лихой студенческой жизнью я не могу.
— Что было потом?
— Потом я служил в Советской армии. Я договорился здесь, под Минском, в Печах, служить. Я даже проставил для какого-то майора стол в своём же ресторане, с водкой, закуской — солидно. Но что-то не сложилось, и меня забрали, как и всех. Я попал в город Остров, маленький военный городок в Псковской области. Там была ракетная учебка, химик-дегазатор была моя специальность. Ребята, которые эту специальность получили, дегазировали Чернобыльскую АЭС.
Но, слава Богу, с самого начала армии я понял, как себя вести. Помню, первый или второй день, говорят: «Так, художники есть? Шаг вперёд!» И вперёд все минчане вышли. Я-то умел рисовать, а там вообще ни бельмеса. Мне дали стенгазету, и я часто заходил за ватманом в клуб. А там занимались ребята — духовой оркестр. И они тоже пронюхали, что есть барабанщик, ещё из консерватории! «Как это?! У нас был лет пять назад из консерватории аккордеонист… А чтоб ещё барабанщик…»
Захожу: «Это ты из консерватории?» — «Да», — говорю. А тут первогодка занимается на малом барабане, ему говорят: «Юшков, отдай палки!» И мне дают палки: «Ну, сыграй дробь!» Я же только что из консерватории! Я великолепно: джж-ж-ж-ж! — sforzando, pianissimo, crescendo и вышел на fortissimo. В общем, получилось так хорошо, и они: «Юшков, на очко!» — это наказание чистить унитазы, — смеётся Сапега. — После принятия присяги меня взяли в оркестр. А через пару месяцев приехал ансамбль песни и пляски Смоленской ракетной армии, где тоже узнали, что я барабанщик, и забрали меня. Я служил год в Смоленске и дослуживал потом опять в Острове. Везде играл.
Кстати, я могу сказать, что больше всего времени музыке я посвящал в армии.
— Чем стали заниматься, как отслужили?
— После армии я вернулся в тот же ресторан. А через год нас пригласил Мулявин к себе в Молодёжную студию ансамбля «Песняры». Мы ездили с ними год по гастролям, выступали на концертах — играли по четыре-пять песен. А потом нам позвонили из Гродно и предложили сделать свою группу в Гродненской филармонии. Мы всё бросили и поехали в Гродно. Сделали свою группу, которая называлась «Рада». Потусовались там, вроде хорошо получалось, и на Москву выходили, по Волге ездили на гастроли. Но был юношеский максимализм: нам показалось, что не очень получается у нас с директором, и мы разбежались и вернулись в Минск.
Все из «Рады» (а это основа «Яблочного чая»), начали здесь собираться, репетировать просто для себя. Потом Финберг (Михаил Финберг, руководитель Государственного концертного оркестра Республики Беларусь, — прим. UM) увидел Сацевича (Игорь Сацевич, создатель и музыкант Apple Tea — прим. UM) в ГУМе и предложил ему создать малый коллектив. И этот малый коллектив Игорь собрал: мы же репетировали уже.
Это был сентябрь 1992 года. Сейчас Apple Tea двадцать лет.
«Мне было непонятно, почему другие дети тупят, пока я написал четыре такта диктанта»
— Расскажите о своей семье.
— Моя жена Жанна была пианисткой. Уже шесть лет её нет, она умерла от рака.
Мы познакомились в консерватории. Она училась на первом курсе, а я на втором. Она уезжала на картошку. Прибежала девочка с третьего курса: «Саша, Саша, хочешь, я тебя познакомлю с девочкой, которая похожа на тебя вообще как сестра?» И я говорю: «Ну ладно, пойдем». И я думаю: «Неужели я так выгляжу? Ну, наверное, выгляжу».
Дети остались. Янка и Алиса. Алиса уже замужем. Она старшая, закончила три года назад консерваторию. Она пианистка, как мама. А Янка, как папа, барабанщик. Он оканчивает третий курс, остался один экзамен. Сегодня сдал специальность на десять.
— Молодец! Он в музыкальном колледже учится?
— Да. Сейчас это колледж называется, но это Минское музыкальное училище им. М. И. Глинки, эстрадное отделение.
— А не хотелось стать кем-то другим, не музыкантом? — обращаюсь уже к Яну.
— У меня не было выбора, — улыбается он.
— Родители отправляли в музыкальную школу?
— Конечно, — говорит Александр. — С пяти лет: за шкирку посадили за фортепиано. И всё.
— Дело в том, что родители отправили, а там способности сразу раскрылись, — объясняет Ян. — Гены такие, как абсолютный слух, чувство ритма. Всё давалось сразу, скорее, чем другим пятилетним детям. И это было заметно. А мне сначала было непонятно, почему другие дети тупят, пока я написал четыре такта диктанта.
— Ян, а почему ты пошел именно на ударные?
— Сначала было фортепиано, с пяти до двенадцати лет. Я занимался у замечательного педагога Евгения Григорьевича Пукста, очень хорошего музыканта и очень хорошего, весёлого человека. Я с удовольствием ходил в музыкальную школу, хотя бы шутки послушать. Но так случилось, к сожалению, что не стало педагога.
— Да, он умер. Встал вопрос, к какому педагогу идти. А уже был переломный возраст. У пианистов в таком возрасте уже выявляются основные критерии будущего специалиста, масштабность. Янка худой был, он и сейчас-то не толстый, — смеётся Сапега-старший. — Пианисту фактуру надо держать. Мы понимали, что Ян не пианист — он останется на уровне «для себя».
— Помню, родители пришли, прямо с урока меня вытащили и спрашивали: был выбор из двух преподавателей фортепиано, нужно было или к одному, или к другому, к женщине или к мужчине. Я не знал этих людей, не знал, что от меня требуют, папа стоял и сказал вдруг: «А может, на барабаны лучше?» Ну, я подумал секунды три и сказал: «Ну, да».
— Он в одиннадцатилетке начал заниматься на барабанах, а по окончании девяти классов поступил в училище.
— Не жалеешь, что поменял инструмент?
— Бывает, — признаётся Ян.
— Я помню, выступление было в училище, и Ян отыграл на барабанах, а потом подошёл и соло на клавишах заиграл. Да так здорово… Немногие знают, что он пианист по первому образованию.
— Ян, ты где-нибудь играешь? Насколько знаю, ты играл в Green Pepper.
— Да, была такая. Кажется, она и сейчас есть. Я о них ничего не знаю, к сожалению, ушёл оттуда перед поступлением в училище.
— Ян сейчас другой музыкой занимается — джазом.
— Это был такой период, как у отца в Парнате, когда слушали рок, тоже Deep Purple, Led Zeppelin. Это был переходный период, плавно подводящий к поступлению в училище и ознакомлением с джазовой музыкой.
— А сейчас играешь где-нибудь?
— У Александра Липницкого в Lipnitsky Show Orchestra. Ещё создали студенческую группу Five Brothers, ориентированную на джаз, на узкий круг, но таки дали пару концертов.
— Ян даже с «Яблочным чаем» поиграл. Я зимой три ребра поломал, и Ян играл за меня. Все уже, замена выросла.
«И, спрашивается, на х** нам эти „Самоцветы“?»
— Как вы отдыхаете от музыки? Как меняете обстановку?
— Сейчас осталось мало времени. Раньше я занимался вот этим, — Александр показывает на лоскутное одеяло, висящее на стене. — Это называется patchwork, когда из кусочков ткани делается орнамент, а потом стёганое одеяло. Ещё одно я сделал по мотивам детских рисунков Яна, — показывает. — Я сделал так, как Ян нарисовал. Мне нравится, что у курицы есть клюв и рот. Ещё на лапках когти, я их сделал из шнурков. Корова хорошая, — смеётся и продолжает экскурсию: — А вот это барабаны. Правда, не все. Много в работе. А так весь шкаф заполнен, даже сверху. А на этом фортепиано Янка занимается.
— А можно заниматься на барабанах дома и не мешать соседям? — интересуется фотограф Ultra-Music.
— Наверное, нет. Мы даже не пробовали ни разу.
— Значит, репетировать дома не получится?
— Конечно, это громкий инструмент. Ян может репетировать в училище. А у меня пятнадцать лет была репетиционная комната в МАЗе — база ансамбля аккордеонной музыки «Фестиваль», в котором я играю. Но в прошлом году эту комнату отдали какому-то коммерсанту. Пока мне негде… Т. е. не негде, я же в Институте культуры преподаю. У меня там барабаны стоят, я могу заниматься.
— Для вас преподавание — это основная деятельность или дополнение к концертной?
— В БГУКИ лежит моя трудовая книжка, я зарабатываю стаж. Но это не основная деятельность. Основная деятельность, конечно, с «Яблочным чаем». А преподавание — для себя. Возможность дать то, что ты знаешь, студентам. Так я думал, когда шёл туда. А получилось, что это просто бюрократическая машина, которой всё безразлично: что ты даешь, как, главное — заполнить бумажки правильно. Даже основных инструментов для преподавания нету. Но вместе с этим я что-то даю. У меня первый курс закончил китаец Шаохань Ли, он очень вырос за год. У меня два выпускника, девять и восемь по специальности получили, тоже ничего.
Ещё я чуть пописываю ансамбли для ударных инструментов. Мне интересно принести нотки, и они сразу играют. Это же класс!
— Вы автор книги «100 чашек „Яблочного чая“». Почему решили начать писать?
— Я никогда не думал, что открою в себе талант писателя. Знаете, всегда хочется быть в компании весельчаком. Поднять настроение, по крайней мере. А у меня есть старая записная книжка, куда я записывал истории. Буквально пару предложений, а то, бывает, и два три слова.
Например, «Нарочь. Самоцветы». Лёня Веренич (Леонид Веренич, гитарист, до 2012 г. участник «Песняров» — прим. UM) в 70-е годы играл на Нарочи танцы. Тогда играли советские песни, но в конце они припрятывали какую-нибудь фирменную. И он — Сантану: «I`ve got a black magic woman!» Все отдыхающие танцуют, клёво всё, последний танец… И Лёня — пиииу! — на гитаре. Лёня ж так корчит рожи! Закончили, собираются. И мужик, инженер на отдыхе, спрашивает: «Простите, скажите, пожалуйста, а где у вас гитарист?» — «А вот он». — «Спасибо, — говорит и уже к гитаристу: — Спасибо за прекрасный музыкальный момент. И, спрашивается, на х** нам эти „Самоцветы“?!»
Но через некоторое время я перестал понимать, что там написано. То, что помню, я начал в компьютер вносить, и получалась половинчатость какая-то. А Жанна уже заболела, она лежала вот здесь… Я говорю: «Вот такая история!» А она: «Подожди, ну ты серьёзно напиши. Что ты там пык-мык? Тебе, может, это понятно, а ты серьёзно напиши, как рассказ, вот как у Довлатова». Я говорю: «Ну ладно». И я начал писать и ей читать. Она была первым человеком, который слышал эти рассказы. Она поправляла меня: вот здесь запятую, здесь точку… И потом — опа! — «Так у тебя неплохо получается! Пиши дальше, смотри, книжка выйдет!» И как в воду смотрела…
Книжка вышла, и я посвятил её памяти Жанны.
Напоследок Александр дарит нам по книге:
— Это «„Яблочный чай“ вприкуску». Здесь «100 чашек „Яблочного чая“» — вторая половина, а первая половина — это сто новых рассказов. Будете аккуратно веселиться в людном месте, — улыбается Александр Сапега. — А то Дима Войтюшкевич поехал в Варшаву, в дороге читал, а потом рассказывает: «На меня смотрели, как на идиота!»
Супер человек! Спасибо за интервью!
Хороший материал. Спасибо!