Филипп Чмырь: «Я не понимал, почему мой папа всегда так громко говорит: „Чмырь у телефона!“»

С Филиппом Чмырем, лидером Drum Ecstasy, об интервью для «Домашнего задания» мы договаривались долго: у музыканта каждый раз возникали неотложные дела. «Это было бы смешно, если бы не было уже неудобно», — извинялся Филипп и предупреждал, что дома у него беспорядок: «У нашего ребёнка сейчас самый стрёмный возраст — почти три года. Всё крушит! Вредитель!»

«Я почему-то очень люблю провоцировать всех — пойти и сесть в декретный отпуск»

Квартира музыканта в высшей степени необычная: в ней совсем нет дверей, а комнаты не привычной прямоугольной формы. Белые стены представляют собой лабиринт, благодаря чему в помещениях очень светло. Повсюду игрушки, у входа стоит ярко-красная коляска, на кухне, где Филипп заваривает для нас турецкий чай, — голубой детский стульчик. На холодильнике висит фартук чёрного цвета: готовит в семье папа.

— Вы сами такую планировку делали?

— Вообще-то мы восстановили квартиру. Это была гигантская квартира 50-х годов. Академик, который в ней жил, развёлся с женой и поставил по центру эту стену. А вот здесь была дверь, правда, она была не таких размеров, — показывает музыкант на широкий дверной проём. — Тут были кухня, столовая и большой зал. Мы просто восстановили стенки.

Филипп разливает чай в небольшие рюмки — именно рюмки, а не чашки, интересуется, не мешает ли играющий на фоне фри-джаз, делает потише и начинает рассказывать.

— Вот, ребёнок сейчас спит у бабушки. Честно сказать, она с ним сидит больше, чем я. Приходит ко мне в 9 утра, чтобы мы могли маму отправить на работу, иначе невозможно. Потом мы вместе с бабушкой кормим, ссоримся, ссоримся, кормим, моем… Я иду гулять с ним, два или три часа гуляю, потом мы снова с бабушкой его кормим совместно. А он у нас буйный, поэтому иногда это длится четыре часа. После этого она меня отпускает на всякие дела: я ещё и на работу успеваю бегать. Ну, и плюс ко всему заниматься же надо группой. К шести часам прибегаю к бабушке — уже с мамой. И там уже либо у меня репетиции…

— То есть жена в декрете как таковом не была?

— Нет, ей же надо было родить, первые несколько месяцев с ребёнком быть. Когда закончился декрет, моя жена пошла работать. Ситуация такая: ей надо ходить на работу, чтобы быть в бизнесе. У меня же больше творческая работа, которая вне графика. У неё тоже творческая, но связана с посещением офиса. Поэтому было решено, что я буду в декрете. Это нормальный вызов белорусскому тупому самцу, всем остальным. Я почему-то очень люблю провоцировать всех — пойти и сесть в декретный отпуск. А это адская работа! Адская! Даже притом, что меня покрывает бабушка, это очень тяжело.

— А бабушка — чья мама? Ваша или жены?

— Моя. Но у нас бабушки все работают, мы постоянно привлекаем их. У нас даже командировки с женой совпадают, как назло. То есть мы берём и уезжаем в одну неделю. И бабушки тогда сражаются с этими проблемами.

— Где работает ваша жена?

— Раньше работала в шведском посольстве. А сейчас в Еврокомиссии… толком и не знаю, как называется. Боюсь ошибиться. Ну, у неё много звёздочек на бейдже, — смеётся. — Всё синенькое и в звёздочки, но не американское.

«Я так в военкомате и сказал: «У меня нет времени на вашу армию!»

— Я стопроцентный минчанин. Родился я в Минске и живу в Минске, в центре. Мои родители сюда попали во время войны: их близкие родственники здесь жили. А так как у меня бабушка была замужем за офицером-пограничником, их разбомбили под Минском, и ближе всего было идти к родственникам в Минск. Дедушка по папиной линии был главным инженером железнодорожного строительства, и поэтому работал сначала в Вильнюсе, а потом отправлен сюда. Тоже офицер.

— Кто ваши родители?

— Мой папа инженер, несостоявшийся пианист: он бросил заниматься музыкой. Он был одним из известнейших инженеров, занимался наладкой электростанций. Мама — учительница французского, решившая не быть актрисой. ещё, работая учительницей, она являлась режиссёром школьного теневого театра. Получается, родители почти творческие.

— Вот, кстати, читала, что ваша мама была моделью для композиции фонтана в Парке Горького…

— Да, в фонтане сидит. Она была в одной компании с Аникейчиком (Анатолий Аникейчик — белорусский советский скульптор — прим. UM), он её лепил много раз. Её бюстик находится в каком-то белорусском музее, у мамы была своя копия, она её разбила, естественно. Случайно уронила. Аникейчик сказал, что она была прототипом — лицо он взял от неё. Но я думаю, что он всё взял от неё, — улыбается Филипп. — Когда меня спрашивают, минчанин ли я, я отвечаю, что у меня мама в фонтане сидит. Это мой козырь. Всем остальным я говорю: «Понаехали!», — смеётся.

— У вас, наверное, часто спрашивают. Интересовались ли вы историей своей фамилии?

— Да, конечно. Фамилия зычная. В детстве, когда все ржали в школе, я не понимал, почему мой папа всегда так громко говорит: «Чмырь у телефона!» А теперь я сам так говорю, потому что я врубаюсь в это.

Всё предельно просто. Это языческая фамилия. Чмыри болотные — это язычники, жившие на болоте. Все были христианами, а они были язычниками, занимались знахарством. Можно было вызвать знахаря, чмыря, с болот. Так что это языческие корни у фамилии. Люди ржут, не знают, о чём они говорят. Можем же и не вылечить, — улыбается.

— В школе, наверное, сложно жилось с такой фамилией?

— Ай, нормально.

— А в армии? Служили?

— Нет. Как я пойду в армию с такой фамилией? Я в армию не пошёл, не ходил и не собирался.

— Чем занимались, увлекались в детстве?

— Всем занимался: программа была выполнена. Бокс был, плаванье было, кружок по клеению руками из силикатного клея — моделирование — вот эта гадость была, скульптура была даже на более-менее профессиональном уровне. Все пошли в автослесари, а я пошёл заниматься скульптурой в учебно-художественное УПК.

И, кстати, мне повезло слушать прекрасные лекции по искусству: моя мама была классным руководителем, и, зная мой интерес к искусству, она заказывала в наш класс Ойстраха (Игорь Давидович Ойстрах — советский и российский скрипач, дирижёр, педагог, народный артист СССР — прим. UM) с лекциями. Вот так просто Ойстрах читал для нашего класса.

У нас был единственный в Советском союзе класс с психологом — факультатив по психологии, тестирование, самоанализ… В общем, всё было ништяк.

— А что это за школа такая?

— Сто пятая. Моя мама себе там устроила оазис.

— Как учились? Наверное, хорошо?

— Отвратительно. Вообще не учился. Был троечником и бездельником. Когда у тебя мама — классный руководитель, можно же не учиться. Я, как лопух, это понял только в седьмом классе. В шестом классе я был хорошистом, а в седьмом подумал: «А что это я напрягаюсь?!» Ну, пожурят, ну, поругают… В девятом-десятом классе у меня была одна тетрадка на всё. Она постоянно переворачивалась. И куча подружек, которые дают списывать, подсказывают, заполняют дневник за тебя, всегда им можно позвонить спросить, что задавали, — чтобы не сделать потом. С мамой-классным руководителем было очень хорошо.

— Кем хотели стать в детстве?

— Ну, как все. Космонавтом. Я шучу, — смеётся. — Я не хотел быть космонавтом, я хотел быть рок-звездой. Работаю над этим до сих пор. Это я потом решил быть не рок-звездой, а андеграундной звездой. Вообще, я люблю музыку такую, как мы сейчас с вами слушаем, а играю вот эту — ну, как-то так получилось.

— В музыкальную школу ходили?

— Да, конечно. Меня отдали на контрабас, а мой кузен, тоже из Drum Ecstasy, пошёл на ударную установку, чтобы мы потом сделали группу. И вот мы выполняем программу партии. Я в сочинении написал: «Рок-звездой». И мне сказали: «Ага. Ну, рок-звездой, значит, в музыкальную школу». Я вовремя остановился, не пошёл в музыкальное училище.

— Собирались?

— Собирался. Но решил не тратить время на ерунду, потому что я всё равно не собирался играть в ресторанах или исполнять чужую музыку. Мне объяснил тогда один мой знакомый из музыкального училища: «Хочешь играть музыку — играй. Зачем тебе для этого музыкальное училище? А профессия собачья: будешь сидеть в каком-нибудь оркестре и искать работу по кабакам». Это было в советское время. Сейчас ситуация усугубилась. Я решил: «А зачем мне это надо?» — и после школы пошёл работать на завод. В определённых кругах: «Как это у тебя нет высшего образования?» А у меня нет высшего образования! Я не собирался тратить время. Я был а-ля хиппи, битником с длиннющими волосами и занимался современным искусством. В 80-е годы. Мы делали инсталляции, объекты, фотографией чуть позже начали заниматься. Я занимался театром. Я так в военкомате и сказал: «У меня нет времени на вашу армию!»

«Группа монтировщиков разнесла гостиницу так, как разносили рок-группы в 60-70-е годы»

— Сейчас в рекламе работаете?

— Да, у меня есть моя рекламная деятельность и группа Drum Ecstasy. И арт-группа «Белорусский климат». Я между тремя точками верчусь.

— Как вас занесло в рекламу?

— Очень просто. Арт-группа «Белорусский климат», членом которой я являюсь, почти вся ушла в рекламу. Нужны же группы и люди, которые занимаются креативом. «Белорусский климат» с 1997 года был куплен на корню, и для каждого из «Белорусского климата» то, что он делал, стало профессией.

— А откуда взялся «Белорусский климат»?

— Мы его учредили. Наша компания занималась радиопостановками. Начинали мы ещё у меня в ванной, записывая море. Планировали иметь театр, группу. Drum Ecstasy — это один из проектов «Белорусского климата».

— Кстати, а кем вы успели поработать?

— Я успел поработать торговцем на рынке женскими поясами в период перестройки и развала Советского союза, поработал контролёром отдела технического контроля — страшно занудным, доставучим, через меня брак ни разу не прошёл. Неленивый, дотошный и противный — это я. Потом я работал почтальоном.

Самая лучшая профессия в моей жизни — это монтировщик сцены. Я работал в театре монтировщиком сцены, потом машинистом сцены, потом бригадиром машинистов сцены — прошёл все категории. И даже некоторое время завпостом. Потом ушёл, потому что слишком высокая ответственность и слишком мало платят.

Театр — самое любимое место, где работали все мы. И если вы спросите ребят из «Белорусского климата», все вам скажут, что самое лучшее — это театр. Мы все были монтировщиками, световиками, звуковиками — технической службой. Мы работали там с 1988 по 1994 год, потом нам просто перестали платить. Да мы получали по Советским временам офигительно! Мы могли себе позволить всё, что угодно! При этом были накачаны, под два метра ростом, работа, можно сказать, на свежем воздухе… Сначала вы загружаете машины, потом вы их разгружаете, под пивко ставите декорации, под коньячок сидите в оркестровой яме, пока они там играют, и уже потом в совсем пьяном виде демонтируете сцену. И так каждый день. Хорошо, что мы ушли, потому что печень бы не выдержала давно.

— Можете самый интересный случай вспомнить из театра?

— Их тонна! Я могу рассказывать часа четыре об этом. Могу рассказать, как группа монтировщиков разнесла гостиницу так, как разносили рок-группы в 60-70-е годы. Монтировщики приехали, их поселили в только что построенную неотапливаемую часть гостиницы в городе Кирове. Так получилось, что два дня рождения было. Одному парню мы подарили снежок. Этот снежок в номере так и лежал — не растаял. В то время были талоны на спиртное. И мы затарились выпивкой, а так как ехали на гастроли, мы затарились на все талоны. Каждый шёл с огромным пакетом. Мы выпили всё в один вечер — пил весь театр. Из огнетушителя было облито всё, оторвана дорожка: заметали следы, стирали отпечатки пальцев с огнетушителя. Вытерли дорожкой, которая развалилась потом. Она развалилась здесь с краю, а с нас сняли деньги за всю — до конца коридора. Потом мы пытались замести следы, искали того, кто что-то видел, выбивали двери, чтобы поговорить с этим человеком, чтобы он нас не сдал. Нашли его таки. Он был, кстати, проверкой из Минска. Приезжала два раза милиция, люди предлагали расстрелять себя. Вели милицию к стенке и кричали: «Расстреляйте меня!» — и падали. Я не участвовал в этом: я так сильно не умел пить. Я весь этот ужас наблюдал: и падающие тела, и огнетушитель… Носил пьяных девушек. Один товарищ цинично сказал девушке, чей день рождения так был отмечен: «Ну, нравится тебе или не нравится, но это был твой день рождения».

— А что это за театр был?

— Это был Молодёжный театр — ГМТ РБ. Монтировщики жгли, но на самом деле мы ещё очень много делали там сами: концерты на базе — использовали аппаратуру, очень много фотографировали, используя театральное помещение. Я пришёл туда и за полтора года затащил туда всех своих друзей. В Советском союзе, если вы не хотели участвовать в коммунистическом маразме, у вас всегда были киностудия, театр и ещё пара точек. Это было идеальное пространство. Главное, чтобы у вас в музыке не было текстов. А так как «Белорусский климат» не занимался текстами, мы даже умудрялись выступать.

«Когда я занимался рекламой сигар, я начал курить»

— Можете рассказать о самом удачном, на ваш взгляд, рекламном проекте?

— У меня их много. Один из лучших моих проектов — это целая линия вечеринок для British American Tobacco. Например, ночные синематеки — в кинотеатре «Октябрь» показы рекламных роликов, короткометражных фильмов. Программа: К-841 Эксперименты с материей, Эксперимент Улица, Эксперимент Кино. Я очень доволен мероприятиями, связанными с работой с Pall Mall. Было Pall Mall кафе, мы делали там вечеринки. И они действительно были клёвые! Прекрасной была работа для Dunhill с выставкой инсталляций. Получается, что сигаретчики — самые удачные. Сигаретчики тратили много денег, и приезжали московские менеджеры, которые учили: «Нам нужен креатив! Давайте поражать!» Нам давали очень много свободы, и клиент не лез — насколько может клиент не лезть и не мешать делать хорошую работу.

Хотя мой проект с HP, когда в метро ездили принтерные копии на холстах и в рамах из Третьяковки, я тоже считаю очень сильным. Когда мы его сделали, на рекламных фестивалях не было даже категории, на которую можно было бы подать.

Помню, когда я занимался рекламой сигар, я начал курить. Притом так начал, что курил пять сигар в неделю. И бросил только когда ребёнок появился, чтобы не пахло в квартире.

— Так затянул проект?

— Во-первых, это вкусно. Во-вторых, это не суетно. Вы пробуете свою сигару, вы должны понять, что делает клиент. Вы начинаете курить конкурентов, а их до хрена. Пока вы всех покурили, вы уже курите! А потом начинаете проводить семинары для каких-нибудь чуваков, естественно, натаскиваетесь: у вас уже друзья — сигарные эксперты, вы уже в теме, уже кучу лекций прослушали. Вы уже курильщик не простой, а образованный. Вот так и втягиваются. Но я не втянулся в порошок Ariel, который рекламировал, — смеётся Филипп.

— А вы никогда не чувствовали, что вам образования не хватает?

— Знаете, прекрасная художница, она занимается современным искусством (не помню её фамилию), как-то провела перфоманс — сделала минет своему педагогу. Прямо посреди выставочного пространства. Она говорила: «Вот это наше образование».

Если человек занимается современным искусством, то он интересуется, собирает информацию. Всё образование — это отсосать у педагогов.

Иногда мне не хватает диплома, потому что есть люди, которым диплом важнее всего. Но у меня есть портфолио. Оно легко заменяет диплом.

«Они как тараканы: разбредаются кто куда, совершенно не соображают, но все готовы играть»

— Единственный город, в который я переехал бы, это Берлин, — задумывается Филипп. — Он мне очень близок, очень мне нравится: по ритму, по всему. Пока не родился ребёнок, я каждый год проводил там весь отпуск, потому что меня очень интересует современное изобразительное искусство, а Берлин сейчас его мекка. Вообще, я если куда-то приезжаю, в любой город, у меня сразу обход галерей, арт-центров: посмотреть, что висит, что продаётся, что рисуют, кто выставляется.

— В каких странах были и где хотите побывать?

— Хотим везде. И там, где были, ещё раз. Наверное, в Европе с группой мы были везде. Нет, мы не были в Чехии, не были в Венгрии — вот в этой части. А Западная Европа вся, если не считать Швецию (в Швецию мы ещё не добрались, но поедем — идут переговоры), до Португалии докатились, всю центральную часть проехали.

Хорошая история есть о том, как мы первый раз поели наркотиков в Голландии.

— И как?

— Очень хорошо! Даже статья была об этом в «Музыкальной газете». Мы рассказали, как ребята из Drum Ecstasy съели всё, что можно. А потом попили чай и не смогли важный концерт, где стояла звукозаписывающая студия, отыграть, потому что каждый играл сам себе.

— А что вам сказали после этого концерта?

— Сказали: «Ой, мы забыли! Вы первый раз в Голландии», — смеётся. — Причём это сделал сам продюсер мероприятия. Мы перед этим офигительный концерт отыграли, было всё так классно, и он сказал: «Ну, всё, чуваки! Завтра мы привезём студию, завтра всё записываем! Выпускаем кассету» — тогда ещё были кассеты. «Кул! Вау!» — «Вот, чуваки, вам вискарь. Вот классный ЛСД. Но вы только смотрите, он — ууух! — какой вставучий!» Ребята утром сначала съели ЛСД — какой-то он был не вставучий, потом покурили травы, потому что в Голландии она везде просто сыпется, потом пришли в клуб, где мы вчера играли, и нашли галлюциногенные грибы, съели их. Потом чувствуют: вообще ничего! Допили виски, покурили, и тоже как-то ничего не берет. Попили чаю, и тут надо было уже выезжать. Я пришёл, а там не с кем вообще… Они как тараканы: разбредаются кто куда, совершенно не соображают, но все готовы играть. Это был такой джаз! Это был такой… Не передать словами.

О наших приключениях можно написать большую-большую книгу, очень смешную! Потому что все случаи очень комичные — с завалами сцены, с тем, как барабаны падают в зал, как в темноте во время шоу надо прокрасться, и мы долго-долго репетируем, а техники открывают люк в сцене, и один из барабанщиков со всей этой ***ней уходит вниз! Как мы ехали два дня в Россию — два дня ехали, день репетировали, а потом от нас уехала сцена, мы её чуть догнали! Мероприятие на крутящейся сцене было. Это не потому, что мы её профукали, а потому что администратор не предупредила нас. Сказала: «Мальчики, ну, вы успели, ну, вы молодцы!»

«Я всегда говорю: „Диатез важнее“»

— Дома готовлю я, — рассказывает Филипп. — Жена тоже очень хорошо готовит, но она уже у меня обленилась. Я очень люблю готовить быструю еду — я за пять минут всё делаю. Я вообще апологет замороженных продуктов. Достал, быстро приготовил.

У меня много всяких салатов, много обтушённого, обжаренного, очень быстро готовящегося мяса. Вопрос, какие травки набросать, с чем совместить. Готовить очень легко и очень приятно.

У моей жены много подружек китаянок и кореянок — восточный вектор всё время присутствует. А мы помешаны на жрачке, всё время ходим в восточные рестораны. Ездим в определённый ресторан в Минске на Жданах, для того чтобы поесть суп фо. Мы, кстати, очень позитивно относимся к китайцам-корейцам, в отличие от многих белорусов.

— А как с языком? Они говорят по-русски?

— Ещё не хватало учить китайский! Ну, моя жена учит… Она знает семь языков. Шведский, английский, немецкий, французский, испанский, португальский, итальянский. И изучает китайский. Она какое-то время жила в Италии. Основная её работа — это Европа.

— Переехать вас не уговаривала?

— Она тащит, но я куда? А хозяйство? — смеётся. — Хозяйство — это Drum Ecstasy. А все проекты? Это ей можно переехать, забрав меня. А мне что? С собой ещё человек восемь брать? «Это со мной, усыновим их?» Тем более я минчанин.

— Есть событие, которое полностью изменило вашу жизнь?

— Рождение ребёнка меняет всё. Это очень ответственно.

Тридцать лет — это прекрасный эпизод. Тридцать лет — это когда вы начинаете чувствовать вкус коньяка, сигар, табака, еда становится другая. В сорок вам уже на всё наплевать. Вас не парит девяносто процентов того, из-за чего вы парились.

Основные этапы — тридцать — сорок — дети. Ребёнок у меня появился в сорок два. В сорок вы понимаете, что половиной того, чем вы занимаетесь, вы можете не заниматься, оно и так будет. А когда у вас рождаются дети, то половина проектов, из-за которых люди нервничают, волнуются: «Мы выигрываем тендер! Мы проигрываем тендер!»… Всё — говно. Всё это ерунда, по сравнению, например, с диатезом. Я всегда говорю: «Диатез важнее». А проигранный тендер, не вовремя сданные материалы подождут. Не страшно. Другие сделают. Куча конкурентов, вот пусть и делают. А ещё пускай они сделают, а мы поржём. Вот такая у меня позиция, — смеётся Филипп.