Ермен Ержанов: «Что же, я буду ходить и выбирать президента с теми, кто с утра до вечера телесериалы смотрит?»

Корреспондент Ultra-Music встретился с лидером группы «Адаптация» Ерменом Ержановым и расспросил его о том, как неблагополучные 90-е закалили казахский музыкальный андеграунд.

— Давай сейчас побеседуем, кто его знает, что тут позже начнётся, — с небольшими нотками раздражения в голосе говорит Ермен. — Бардак, блин. Впрочем, я не удивлён.

Мы сидим за столиком в тёмном углу многострадального Rocker Bar’a. Условия, в которые попала группа, далеки от идеальных — отсутствие гримёрки, звукорежиссёра и даже горячего чая отнюдь не поднимают настроение музыкантам. Однако плохим аппаратом да отсутствием удобств боевой дух группы, не так давно отметившей двадцатилетие творческой деятельности, не сломать. За это время «Адаптация» пережила и преодолела немало — и плохого, и хорошего.

«Мы верили в то, что делаем, жили этой музыкой и за счёт музыки»

Когда мы начинали, шёл 1992 год, Советский Союз только-только развалился, рок-н-ролльное движение пошло на дикий спад. Не сравнить с тем, что было в «перестройку». Тогда как раз и распалось большое количество групп, которые в конце 80-х собирали полные залы, и весь этот перестроечный оптимизм просто-напросто рухнул. Осталось какое-то количество команд, которые могли себе позволить безбедное существование, а остальные просто канули в никуда.

Мы были воспитаны немножко на другой музыке, и отношение к ней у нас было такое… Околорелигиозное. Несмотря на весь тот бардак, который в то время творился в стране, мы верили в то, что делаем, жили этой музыкой и за счёт музыки. Я вот, например, нигде не работаю года с 1996-го, потому что понимал, что в противном случае о рок-н-ролле можно будет просто забыть. Да и универ мне нужен был, по большому счёту, как законная отмазка от армии.

90-е были беспросветным временем — настолько была ужасна экономическая ситуация. Каждый год хуже предыдущего. При этом мы не сдавались — считаю, что это время нас закалило. К тому же тогда прошла моя юность. Я вспоминаю об этом с большей теплотой, чем о том, что было потом, когда все начали заниматься каким-то непонятным самоуничтожением — алкоголь, наркотики и прочее. Наверное, когда людям приходилось выживать, они себя и не губили, а когда немножко отпустило, тогда всё и началось.

Я помню, какой эффект в своё время произвела группа Nirvana с альбомом «Nevermind». Не то чтобы сейчас не было великих групп — хорошей музыки очень много, просто я ничего подобного припомнить не могу. И в Казахстане, и в Японии, и в Южной Америке все слушали только Nirvana. Эта пластинка вырастила целое поколение. Но всё это тоже быстро закончилось.

В Казахстане не было такого сильного рок-движения, какое было по всей стране в перестройку. Зато была развита кабацкая сцена. Нас, панков, старые музыканты, воспитанные на The Beatles, не воспринимали вообще. Приходилось всё организовывать самим — фестивали, концерты, запись на домашних студиях. Постепенно вокруг «Адаптации» образовалась эдакая группировка творческих людей, и даже не единомышленников, а скорее друзей.

«Когда я называю себя „анархо-коммунистом“, то чаще всего просто хочу, чтобы от меня отстали»

Толкование моих песен другими людьми ко мне никакого отношения не имеет. Не бывает такого, чтоб все понимали тексты одинаково. Но больше всего я не люблю, когда мне задают вопросы вроде «а что вы хотели сказать этой песней?» Потому что когда ты объясняешь, ты обесцениваешь то, что вложил туда. Например, зачем толковать смысл песни «Кайфа больше нет» — там всё сказано просто и прямо. А есть песни вроде «Ноябрь в окно», объяснять которые вообще неохота.

С Летовым я не был знаком. Играли как-то вместе пару концертов, естественно, слушали их в своё время… Тема эта, в общем-то, довольно избита, всё, что я хотел сказать по этому поводу, я уже сказал. Наверное, было влияние на ранних этапах, но сейчас мы занимаемся, на мой взгляд, немного другими вещами. В то же время я никогда ничего никогда ничего не оспаривал — за всё, что Егор мне в своё время дал, я ему очень благодарен. В свою очередь, я тоже постараюсь кому-то это передать.

Я всё меньше хочу, чтобы «Адаптацию» соотносили с какими-то политическими делами. Политика, какой бы она ни была со своими «крайними левыми» и «крайними правыми», больше напоминает проституцию. Поэтому мы не поддерживаем никакие партии. При этом у нас есть остросоциальные песни, но путать одно с другим все же не надо. Мы много общаемся с «левыми», да, часто ездим о Францию, где концерты нам организовывает «левая» публика. Там есть движение анархистов, здесь его фактически нет. Может быть, где-нибудь в Интернете такие группировки и есть, но не более того. А когда лично я называю себя «анархо-коммунистом», то чаще всего просто хочу, чтобы от меня отстали.

«Сейчас я больше ценю искренность произведения»

Когда я на гастролях, то часто останавливаюсь дома у разных людей. Мне достаточно взглянуть на книжную полку, увидеть с десяток книг, которые я тоже читал и которые мне дороги, чтобы понять, что я найду с их хозяином общий язык.

Прошло то время, когда у меня были любимые писатели. Сейчас я больше ценю искренность произведения — будь то книга или фильм. Недавно я перечитал «Сто лет одиночества» — в своё время эта книга произвела на меня сильнейшее впечатление, и вот сейчас я тоже не разочаровался. Мастерский язык, прекрасно выстроенный сюжет, интересные идеи.

«Демократия — тот же тоталитаризм, только под другим ярлыком»

Я не верю в голосование или демократию. Демократия — тот же тоталитаризм, только под другим ярлыком. Я всегда боролся с мнением большинства, а демократия — номинально — и есть власть большинства. Поэтому я никогда не хожу на выборы. Что же, я буду ходить и выбирать президента с теми, кто с утра до вечера телесериалы смотрит? Поэтому я в эти игры не играю. Говорят, что никакой политической модели, помимо демократии, ещё не изобрели — может быть, но не надо утверждать, что это решение всех проблем. Западная модель демократии сейчас прекрасно себя показывает в Ливии — пожалуйста, замечательный пример.

Кто-то сказал однажды, по-моему, какой-то писатель: «Патриотизм — последнее прибежище негодяев». Это одновременно и верно, и в корне ошибочно. Мне встречались люди, которые на самом деле любят свою страну. При этом хватает ура-патриотов, для которых патриотизм — это просто средство для накопления политического капитала. Мне кажется, в любой форме деятельности человека есть положительные и отрицательные стороны.

Что-то обязательно должно произойти. Может быть, что-то придумают учёные, будет очередной технологический рывок. Тогда что-то поменяется. Ещё должны исчезнуть все религии, которые люди выдумали. В этом случае мир может измениться к лучшему. А при нынешнем развитии дел, нынешнем состоянии морали все останется на своих местах. Сильные будут давить слабых и гнаться за деньгами.

«В какой-то момент у нас появились ваххабиты»

Я говорю на русском и живу в русскоязычной среде. На казахском языке сочинять не так легко. Я его понимаю и на разговорном уровне владею, но не более того. А статус казахского языка в стране, собственно, никогда и не менялся — это язык национального общения. При этом есть русскоязычное телевидение, на русском выходит много газет — у меня складывается ощущение, что даже больше, чем на казахском.

С одной стороны, радикальных националистических течений в Казахстане я не припомню. С другой стороны, в какой-то момент у нас появились ваххабиты. Причём уж на западе Казахстана этого точно никто не ожидал. Они взрывали себя в зданиях, взрывали машины. Вы просто об этом ничего не слышали. А когда я только увидел молодёжь с окладистыми бородами и в коротких брюках, я уже тогда понимал, что добром это не кончится. Государство эту проблему проворонило, не устранив на начальном этапе.

«Именно Союз воспринимался как родина»

Понимание масштабов случившегося пришло не сразу. Уже спустя пару лет после августовского путча, когда начали уезжать все русские друзья, что-то начало доходить. Происходило всё очень быстро, причём изменения все были в худшую сторону — разрушалась экономика, разрушались дома, разрушались семьи. С другой стороны, мне тогда было только 18 лет, я лишь начинал играть. Мысли были немного о другом — с утра до вечера бренчали на гитарах, что-то сочиняли. Нельзя сказать, чтобы я прямо сутками ходил туда-сюда и переживал.

В СССР маразма хватало, но при этом было и немало хорошего. Вот именно Союз воспринимался как родина, каким бы он ни был, плохим или хорошим. Была социальная защищённость, было право на труд, не было такой безработицы, а самое главное — не было похуй всем друг на друга. Не говорили, что деньги — это главное. Человек был важнее. А сейчас деньги важнее. И что бы эти ораторы ни говорили с трибун и экранов, как бы ни утверждали обратное — это всё ложь. Всё, что они делают, направлено на господство денег над человеком. И дети современные на этом растут. Нас воспитывали иначе.