Джазовый пианист Константин Горячий, отвечая на любой вопрос, рассказывает о музыке. Он хорошо помнит, когда захотел играть на рояле, как познакомился с женой, выступая в ресторане, или сколько впечатлений оставил впервые увиденный синтезатор.
На лестничную площадку последнего этажа, громко топая, выбегает Илья — шестилетний сын Константина. Потом, засмущавшись, прячется за отца. Мы знакомимся и располагаемся в просто обставленной комнате, где находится «рабочее место» музыканта — несколько синтезаторов, усилитель, сабвуфер и компьютер. Илья уходит играть в детскую.
— У нас половина ремонта есть, половины нет, — рассказывает Константин. — Эта квартира дедушки и бабушки со стороны мамы, я в детстве здесь провел много времени. Дед мой был авиационным механиком, постоянно брал меня с собой на аэродром. Это, конечно, для мальчика просто подарок.
— А кем была бабушка?
— Бабушка работала в машинописном бюро при Управлении железной дороги. Она постоянно находила себе занятия: то там работала, то там. Она была женщина неспокойная в хорошем смысле этого слова. Авантюристка, я бы даже сказал.
«Я хотел заниматься авиацией»
Ещё один член семьи Горячих — огромный кот Муха. Константин рассказывает, что питомец понимает всё, что ему говорят, а на команды типа «брысь» не реагирует.
— Кот у нас любознательный, дружелюбный и очень мудрый. Большой, потому что к зиме вес набрал. Когда искали ему имя, он стал отзываться на Муху. Так и зовём.
— По поводу деда-авиамеханика. Не хотели заниматься чем-то подобным?
— Конечно, очень хотел. И были планы, связанные с вертолётами. Но под конец школы музыка «перевесила».
— А ваши родители кто по профессии?
— Отец — Эдуард Горячий, Заслуженный артист Беларуси, в Русском театре играет. А мама — историк, сейчас работает в Национальном архиве. А вообще почти всю жизнь она работала в Институте истории Академии наук. С теми историками, которых разгоняли в 90-е.
— Вы выросли в Минске?
— Да, мы все минские. Жили на Розочке. Но из дворового детства почти ничего не помню. Помню, зимой было много снега. В хоккей играли. Ещё метеорит видел один раз. А так, что там во дворе происходило? Были друзья — один и ещё один. В основном все мои воспоминания связаны с путешествиями: мы каждое лето куда-то ехали.
— Куда?
— Как правило, в Прибалтику, на автомобиле. Из-за этого я люблю автомобильные путешествия, сам с удовольствием этим занимаюсь, когда есть время и деньги: бензин сейчас дорогой. Раньше такой проблемы не было. Ездили в Крым, Западную Украину — Львов, Ужгород, Карпаты. И в Прибалтику. Даже если не было денег или времени, хоть до Тракая, до озёр, мы доезжали. Палаточка…
— В палатках отдыхали?
— Тогда жили бедно, на гостиницы денег не было — это даже не обсуждалось.
— Сейчас в походы с палатками ходите?
— Нет, разучился, — смеётся.
— Расскажите о сыне.
— Ему шесть с половиной лет. Он ходит в подготовительную школу. И в музыкальную тоже, в подготовительную — уже играет на фортепиано двумя руками.
Хотя я не настаивал. Он чего-то хотел — и футбол, и музыку. Мы на футбол сходили, ему не очень понравилось, потому что надо физически трудиться. А в музыкальную школу пришли просто попробовать.
Рядом есть две школы — №9, в которую нас не взяли, как и меня в своё время. По неизвестным причинам. И вторая, тут, рядом, — №15. Жёлтенькая такая. И нас туда с удовольствием: «Да, конечно! У вас ребенок со способностями». И у него реально получается. Ему нравится.
— Странно, обычно в музыкальные школы берут с удовольствием.
— Во-первых, мы пришли в сентябре. Честно скажу. То есть когда поступление закончилось и все места были розданы. В общем, слава богу, что получилось. И с учительницей очень повезло.
Кстати, я о том, что хочу заниматься музыкой, сам сказал родителям. Мне было лет шесть или семь. Мы с мамой идём, и она говорит: «Костя, ты решил, что ты хочешь делать?» Я отвечаю: «Мам, я хочу на рояле играть».
— Почему именно на рояле?
— А кто его знает! Где-то, наверное, этот рояль мне понравился. У нас дома музыка звучала постоянно. Мама меня водила в филармонию. Где-то ещё наверняка слышал.
— Кем ещё хотели стать, кроме авиамеханика и музыканта?
— В принципе, и хотел заниматься авиацией. Сам факт того, что аппарат куда-то летит, управляемый человеком, очень мне нравился. Много времени я проводил с лётчиками, и вообще, с «авиационными» людьми. А у них есть черты характера, которые профессия накладывает, — ответственность, внутренняя дисциплина. Тут есть место творчеству, а есть место обязательной программе. И мне это нравилось: это сильно отличало их от лоботрясов, балбесов, которых в школах и во дворах хватает.
— На самолётах в детстве летали?
— Да. Я даже помню чётко первый полёт. Мне было три с половиной года, мы летели в Калининград на Балтийское море.
Когда я уже твердо решил заниматься авиацией, у моей двоюродной сестры был День рождения, и туда пришла девочка. Как звать, не помню — что-то вроде Эльвира, экзотическое имя, и сама как принцесса. А я играл тогда уже, по слуху подбирал. Мы с ней исполняли что-то, а она сказала, мол, я пою в оркестре музыкальной школы №1. Я думаю: «Ну-ка, интересно. Схожу-ка я в этот оркестр». Я туда пришёл, меня и взяли. То есть в джазовом оркестре я оказался, будучи в седьмом классе. Стало понятно, что надо заниматься этим.
Помню, в этом же году во Дворце пионеров что-то репетировали старшие товарищи — наш руководитель и его друзья. Клавишник принёс с собой синтезатор Yamaha. Я первый раз увидел синтезатор! И я плакал! На меня он такое впечатление произвел! Как это может быть — такая коробочка, а там столько разных звуков! Обалдеть!
Так же меня впечатлил только музыкальный компьютер. Их было три на всю страну — у Андрея Жукова, с которым я в 1991 году познакомился, у Василия Раинчика и у композитора одного питерского, который работал в оперном театре. И я к одному из них попал. И тогда я понял, что компьютер, как и синтезатор, — это сила.
— Никогда не хотелось бросить фортепиано и играть на другом инструменте?
— Была идея, но как-то не прижилась. Я пытался, но потом понял, что столько времени потратил на то, чтобы на этом инструменте научиться играть, а тут надо начинать заново… Да и какой смысл?
— А когда поняли, что хотите всю жизнь заниматься музыкой?
— Ну, вот где-то в седьмом классе и понял. У нас была школа — общеобразовательная №3 — с музыкальным уклоном. Очень удобно, не надо в два места ходить. Школа находится на Грушевке, там люди разные бывали, хулиганов хватало, потому что райончик весёленький. Ну, и другие были — много выпускников этой школы, кто нашёл своё место в жизни, пошёл по творческой или по научной стезе.
— Как в школе учились по общеобразовательным предметам?
— Любимые предметы даже назвать не смогу: от преподавателя зависело, а они у нас менялись. С физикой плохо было, это единственный предмет, который я как-то пересдавал летом. Сначала мне было интересно, а потом я «потерял мысль» и запустил. Химию я так и не понял, честно скажу. Постоянно списывал. С математикой было полегче, её я понимал как раз. История хорошо шла до какого-то момента, литература нравилась, потому что в детстве много читал. Но тогда все читали.
— Что читали?
— Что мама давала, то и читал. Я помню, что Ильфа и Петрова я прочёл в четвёртом классе. Очень любил эту книжку.
— Какое есть самое яркое воспоминание из детства?
— Да понятия не имею! Помню, у нас была квартира типа этой, немножко перепланированная, и мы там жили вчетвером. Более того, поскольку родители — люди очень интеллигентные, дома много книг, рукописей (компьютеров же не было) и пианино. Ну, и телевизор работает, я играю на пианино, мама готовит на кухне, младший брат… Такая полуитальянская семья, достаточно шумная.
— Младший брат кем стал?
— Он биолог. Ему нравится. Я не очень представляю, чем именно он занимается, но знаю, что он в этом неплох.
«В оркестр Финберга я попал в 18 лет, и через полгода меня взяли на работу»
— Я учился в музыкальном училище имени Глинки. В школе мне не нравилось, честно скажу, потому что я понимал, что от меня требуют того, того, того, а я уже был готов заниматься музыкой, я понимал, что теряю время. В училище быстро сформировалась компания заинтересованных в том, чтобы играть хорошо, и мы общаемся до сих пор. Притом практически все уехали за границу. Америка, Канада, Израиль.
— А у вас не было мысли эмигрировать?
— Была. Но по большей части их родители увезли, только один мой друг самостоятельно уехал. Когда он уезжал, у меня здесь карьера «началась». Я достаточно рано начал играть со взрослыми дядьками.
— Как так получилось?
— Наверное, по воле случая. Во-первых, конечно, я много занимался. Я не столько учился, сколько занимался тем, что мне было интересно. И та компания этому способствовала. Обменивались идеями, записями, а это очень важно. Во-вторых, я попал в состав, который числился при оркестре Финберга малым составом. И, получается, я попал в оркестр. В 18 лет. И меня через полгода взяли на работу.
— А в 15 лет вы играли в ресторанах…
— Было дело. Этот опыт сказался замечательно! Я, молодой парень, не пил, не курил, деньгами мало интересовался. А это была необходимая школа.
— Почему именно ресторан?
— Ну, в 15 лет я попал в музыкальное училище, там у меня был друг, Игорь Нахманович, у него родители музыкантами были, он из нас был самый одарённый, «верховодитель» нашей шайки. Его папа уехал в Москву, а мама осталась здесь одна. И он по-мужски взял инструмент у отца: «Мне надо маму кормить», — сказал и устроился в Минске в ресторан. А тогда были не рестораны, а кабаки, и ситуация была напряжённая — и бандиты, и различные кавказские люди, которые вели себя агрессивно. Тем более это был конец 80-х, неспокойное время. И вот он смело в это нырнул, а так как мы дружили, мы к нему ходили, смотрели. А когда у него не получалось работать, играл я. Он меня пристроил, помню, первый раз на замену — неделю я работал. «Папараць-кветка», третий этаж.
— Что оставило самое сильное впечатление?
— Да куча пьяных людей! Я не привык этого видеть: у меня родители непьющие. Да, у нас бывали гости, выпивали — болгарское вино или венгерское. Но в ресторан люди приходили и нажирались, пьяные скакали.
— Это не отбило охоту работать?
— Ну, я ж не за этим ходил, а чтобы научиться брать аккорды двумя руками и играть на более-менее современных синтезаторах на тот момент. Потому что, а где их было взять?
— В училище не было?
— В училище ничего не было! Было советское наследие — барабаны рижские и какие-то ужасные инструменты. В лучшем случае рояль. Я ходил к семи утра каждый день заниматься. А вообще играли на лестницах, в коридорах — гитаристы, баянисты, в подвале — духовики, а то шумно.
— Группы создавали?
— Мы просто группировались. Не как сейчас — вот, мы создали группу, сразу на «Фейсбуке» написали, журналистов созвали… Тогда никому это не было интересно. Было интересно сделать что-то, даже и не сделать, был важен процесс — собраться вместе, поиграть. «А давайте теперь так сыграем!» — «А давайте так!» Это обучение, мы ещё не умели тогда ничего.
Не было понятия «продакшн», никто не собирался делать продукт. Все было для себя. Мне кажется, сейчас этого не хватает.
— Почему не пошли дальше учиться?
— Я работал в государственном оркестре, там было у кого поучиться. Меня начали перемещать по разным составам, в результате я попал в звёздный по тем временам состав — Борис Бернштейн, Владимир Ткаченко, Вадим Чайков, Анатолий Радюков, Андрей Матлин… Я с ними играл, будучи совсем молодым. И они меня гоняли, как положено. Я даже обижался. Но был результат.
Помню выступление с первым своим составом. Тогда каждую зиму проходили концерты малых составов оркестра Финберга в филармонии. И я в 18 лет играю на рояле в филармонии! Это было незабываемо.
Я и сейчас в филармонии готов играть всегда. Звук там очень специфический, но рояль хороший. У нас пианистам и поиграть-то негде на рояле. Во Дворце Республики есть какой-то, раньше он был отличным. Помню, когда его только купили (за очень большие деньги), мне довелось на нём играть. Это было какое-то смешное мероприятие вроде «Орифлейма», мне нужно было фон создавать под их рассказы о том, как они добились успеха… Я помню это волшебное ощущение: ты понимаешь, что рояль превосходит тебя во много раз. Тебе надо быть готовым играть на такого уровня инструменте.
Но рояль превратился в полудрова, потому что его запирали где-то, ставили рядом с батареей… В общем, страшная бесхозяйственность.
— Два года назад вы создали свой проект — «Трио Константина Горячего»…
— Я понял, что пора что-то делать. У меня всегда возникали идеи, и я начал их записывать. А потом я попробовал скомпоновать и понял, что с этим можно работать.
— Как собирали коллектив?
— Мы играли с группой Tanin Jazz, там и было трио и Таня. Конечно, долго репетировали. Полгода. Ну, а потом выступали на «Джазовых вечерах» у Ратуши, после этого нас начали приглашать. У Искуи Абалян на свадьбе играли — это было её пожелание. Мы с Искуи давно знакомы.
— Вас не отвлекают остальные проекты, в которых участвуете?
— Я ограничил количество проектов. Я работаю не только за деньги, это мне уже неинтересно. В 40 лет можно себе позволить. Моё трио, Apple Tea — с ними закончили альбом в конце декабря. А в январе мы записали с «Трио» альбом. Думаю, они примерно в одно время выйдут. Записывали в Варшаве. Я дома доработаю и отправлю, чтобы заканчивали.
— Соседи не возмущаются, что вы играете дома?
— Ну, я сильно не тренирую, честно скажу. Конечно, по молодости было здесь всякое. Ну, а как ребёнок появился, сам не потренируешься особо. Поэтому наушнички…
— Почему в Варшаве альбом решили записывать?
— Охотно расскажу. У нас есть Министерство культуры и дотации — построено две студии за какие-то нереальные миллионы. Но ни одна из них не предназначена для записи трёх живых инструментов. Барабанов, контрабаса и рояля.
Мы попробовали: сделали запись на студии на Макаёнка и на радио на Красной… Ни там, ни там у нас не получилось качественной записи. По разным техническим причинам, не творческим.
А в Варшаве на этой студии мы с «Яблочным чаем» записывали предыдущий альбом, «Ten-Ten». Контакт был, студия понравилась. А за это время она ещё лучше стала.
— На физических носителях выпускать будете?
— Диск будет обязательно. Пластинка должна быть! Тем более что там в основном моя музыка. Хотя я прекрасно понимаю, что альбом разойдется на подарки и случайные продажи. Многие спрашивают на концертах, есть ли что купить. А тут диск, да еще с автографом…
— В интернете будете презентовать?
— Конечно. Музыка сейчас должна быть доступна.
«С удовольствием катаюсь на картинге»
— Чем занимаетесь, кроме музыки? Есть хобби, страсти?
— Гоняю на машине где можно. Я бы сказал, что автоспорт, но я им не занимаюсь. Я бы хотел заниматься.
— Времени не хватает?
— И дорого. Автоспорт не картинг, на картинге я с удовольствием, если есть возможность, катаюсь. Но для автоспорта нужна специальная машина и трек, а его в Минске нет.
Но мы путешествуем на автомобиле — каждый год куда-то ездим. Просто так выбираться любим: взяли и поехали в Варшаву. В Паланге были этим летом. Мне нравится: здорово, когда ты свободен в передвижении.
— Есть места, куда бы хотели съездить? Где ещё не были?
— Во Франции на машине не был. Вообще во Франции я фактически не был. Хотя я посетил большое количество стран. Я работал на английском корабле — совершил кругосветное путешествие. Атлантику пересекал пять раз, был от Антарктиды до Шпицбергена. Это был круизный корабль.
— Сколько времени длится один тур?
— Кругосветка — три месяца, другие поменьше. Я работал два года, но с перерывами — небольшими отпусками, потому что там находиться больше, чем полгода, довольно тяжело. Но мне понравилось. Хорошая работа, очень интересно. Я понимал, что больше я в Австралии, Новой Зеландии не побываю никогда.
— Выходили на берег?
— Конечно. В Антарктиде были, на Таити. Корабль пристаёт к берегу, мы там какое-то время находимся. Бывает, даже один день. Максимум, два дня. Но ты уже становишься профессиональным путешественником. Выходишь: так, где карта, информэйшн центр, такси?
— Какая страна больше всего впечатлила?
— Очень понравились Австралия и Новая Зеландия. Как будто Америка вместе с Англией, но при этом очень открытые люди, доброжелательные. Заходишь в магазин: «Привет! Клёво, что зашёл! Заходи, рассказывай!» У них очень искреннее отношение. Раз ты к нему пришёл, ты его гость, друг почти.
То же самое, кстати, в Южной Америке — в Аргентине и Уругвае. Случайное знакомство на улице — и он ведёт тебя за руку к себе в дом. Мы считаем себя гостеприимными людьми, но у нас такого нет.
Хотя в Австралии природа очень опасная. Не только пауки или змеи, но и стихийные бедствия. Наводнения… В оврагах нельзя гулять, потому что тебя может вода вдруг накрыть, и по побережью нельзя гулять, если ты маленький ребёнок: тебя может волной смыть. И тут же акула съест.
В этот момент в комнате появляется Илья, которому отец тут же делает замечание: тот играет на планшете слишком долго. На что ребёнок реагирует громким возмущением:
— Добили, добили окончательно! Неудача!
— Во что играешь?
— Как птички, только трансформеры. Роботы, огненные шары — непроходимый уровень! — садится за синтезатор и начинает играть. — Я сам учил!
— Что ты придумываешь? После си-бемоль была ля, — поправляет Константин.
— Но нельзя так!
— Как в нотах написано, так и надо.
Это даже не первый класс, это подготовительный. Я вижу, что есть прогресс. Полгода назад он ничего не знал, ничего не умел, а сейчас штрихи освоил разные, разными руками… От педагога многое зависит. Это, кстати, поворотный момент и для меня — когда у меня поменялась учительница музыки. Я очень хотел, но у меня не получалось. Но потом пришла другая преподавательница, и понеслось. Важно увидеть в ребёнке положительное, что он действительно хочет этим заниматься. К нему надо найти подход, похвалить лишний раз. И он сам всё сделает.
— С Ильёй занимаетесь?
— Я понял, что лучше давать ему самому заниматься. Пока. Он очень упрямый парень, у него на всё есть своё мнение. А в музыке своё мнение хорошо, но когда ты что-то умеешь. А он ещё ребёнок, я не могу на него давить. Думаю, надо подождать… Что ты, Илюша, играешь такое?
— «Собачий вальс» наоборот! — с вызовом заявляет Илья.
Музыкант только качает головой и зовёт сына на предобеденную прогулку. Константин Горячий производит впечатление человека правильного, всецело отданного своему делу. Наверное, оттого и его истории не столько о жизни, сколько о музыке.
