Последнее интервью Эми Уайнхаус

Недавнее известие о безвременной кончине одной из ярчайших соул-певиц современности Эми Уайнхаус просто ввергло в ступор всех ценителей музыки. Сегодня Ultra-Music публикует интервью с певицей, которое по воле случае стало для неё последним…

В марте этого года я взял интервью у Эми Уайнхаус, и, как потом выяснилось, оно оказалось для неё последним. Мы не говорили о наркотиках, реабилитационных клиниках, несчастной любви, отменённых концертных турах и сессиях звукозаписи. Получилось так, что мы вообще не касались того, что чаще всего ассоциируется с её именем. Мы говорили о музыке, о джазе и пении, вещах, которые всегда были для неё лучшим стимулом к жизни, о вещах, которые сделали её знаменитой.

Мне посчастливилось наблюдать за тем, как она записывалась дуэтом с легендарным Тони Беннетом на студии Abbey Road. Это был волшебный опыт — наблюдать, как два этих великих таланта поют вместе: их голоса дополняли друг друга, то поднимаясь вверх, то падая, смешиваясь в джазовых каденциях — так они работали над классической «Body And Soul», и каждый дубль был лучше предыдущего.

Уайнхаус явно нервничала, и время от времени вела себя как тинейджер, с этими обидами и кислыми минами. Ей пришлось изрядно побегать от папарацци по приезде, и все её стилисты, менеджеры и представители звукозаписывающей компании ждали, что она вот-вот психанёт, но она только пожала плечами и выдохнула «Хрен с ним!».

В коротеньком платьице и узорчатом кардигане, она выглядела хорошо, и гораздо здоровее, чем мне приходилось её видеть за последние годы. Загоревшая, набравшая вес и с этой огромной конструкцией из волос на голове. Годом ранее, мой знакомый продюсер описал Уайнхаус, как исписавшуюся, безыдейную и не способную прожить и десяти минут без очередной дозы. На это тогда ответил её отец, Митч. «Она не исписавшаяся», — настаивал он. «Она лечится от наркомании».

Эми, казалось, возвращается к своей лучшей форме, от чего сейчас ещё отвратительнее на душе.

Я был там для того, чтобы написать статью о 85-летнем Беннете, который записывал альбом дуэтов. Он был одним из героев Уайнхаус, и она не смогла отказать ему на предложение спеть вместе. «Мы так тебя любим», — сказала она седовласому щеглу Беннету.

«Я не буду плакать», — сказала она, когда он взял её за руки. «Я не буду плакать».

Она извинилась за то, что нервничает и сказала, что уже давно не бывала в студии. Я спросил, рада ли она вернуться. «Я рада, что я в студии вместе с Тони», — ответила она. «Это единственная причина, по которой я здесь».

Она рассказала, что отец растил её на Беннете и Синатре. «Я выросла под твою музыку, — сказала она Тони. — Ты научил меня петь».

Они спели вместе, в два микрофона (не так, как это сейчас обычно делается, когда оба певца поют отдельно, а потом все огрехи подчищает autotune). Они пели дубль за дублем, в поисках чего-то загадочного и едва уловимого.

«Ты просто чувствуешь это, — сказала она мне. — Ты не думаешь об этом. Если включишь голову, то не сможешь ничего спеть».

Беннет, старый профессионал, выглядел расслабленно, и казалось, что он совсем не обращает внимания на то, как поёт сам, а наблюдает за Уайнхаус и взглядом хвалит её. Она же чувствовала себя некомфортно, нервно, постоянно поправляла рукава, смотрела под ноги, на стены — куда угодно, только не на своего партнёра. Но в то же время она вызывала невероятные эмоции своим глубоким и сладким голосом, сравнимым с Диной Вашингтон и Билли Холидэй. Она становилась более уверенной, её вокал становился всё мощнее, но, неожиданно, она останавливалась и бубнила «Давайте ещё раз? Я ужасна. Не хочу тратить ваше время». Ещё два дубля спустя, ситуация повторялась. «Уже что-то проклёвывается, да?» — она довольно фыркнула после удачного пассажа.

«Я сама для себя — самый строгий критик», сказала она мне после. «И пока я не сделаю всё так, как звучит у меня в голове, довольной девочкой не стану». Её угрюмое поведение она списала на нервы: «У меня в ушах голос Тони, это так много для меня значит, и я не могу смотреть на него и видеть перед собой. Это всё так глупо, но мне так трудно…»

Такое самобичевание и серьёзное отношение к ситуации стало чем-то вроде откровения. «Я, на самом деле, не родилась для того, чтобы быть на сцене. Я прирожденная певица, но на самом деле я довольно скромная, правда». Также она рассказала, что всё время боролась с нервами перед выступлениями.

«Знаешь, на что это похоже? Не хочу показаться сентиментальной и сопливой, но это как влюбиться, когда ты не можешь есть и спать. Но когда выходишь на сцену, все хорошо. В ту минуту, когда ты начинаешь петь».

Было удивительно наблюдать за её техникой, её движениями у микрофона, тем, как работал её рот, губы и язык, образуя звук. Беннет был полностью доволен собой, переходя на расслабленный, почти разговорный тон, в то время, как она придавала звучанию глубину, рискованность и драматургию.

Во время перерыва, он предложил ей таблетку от горла: «Ты когда-нибудь пробовала Strepsils?». Такой невинный вопрос для женщины, которую ООН описывает, как яркий пример женской наркозависимости. «Мне нравятся с мёдом», — ответила она мягко.

Трудно поверить, что та встреча состоялась весной. Может, Уайнхаус не была готова к возвращению. Она определённо была не готова вернуться на сцену, чему стало свидетельством её провальное выступление в Белграде в июне, после чего пришлось отменить весь европейский тур.

Я впервые встретил её в 2003, когда она была еще только подающим надежды талантом, такой влюблённой в музыку, но даже тогда её жизнь была на грани. В рецензии на её выступление в The Jazz Cafe в 2004, я назвал её «девушкой, у которой на сцене есть всё, кроме неё самой». Я заметил, что она всё время как бы хотела спрятаться за гитару. Может быть, сцена действительно не была тем местом, где она себя комфортно чувствовала.

На Abbey Road Уайнхаус рассказала мне, о её любви к джазу и о том, как она вырабатывала свой стиль пения, слушая инструменталистов Телониуса Монка и Чарли Мингуса, назвала своих любимых вокалистов — это Сара Вон, Дина Вашингтон и Минни Риппертон. Она даже хотела записать «более эклектичный» джазовый альбом, приводя в пример современных британских музыкантов Soweto Kinch, Jazz Jamaica and Tomorrow’s Warriors — с ними она мечтала поработать.

Мало того, она хотела продолжать учиться музыке. «Я бы хотела брать уроки игры на гитаре и трубе. Я могу нормально играть на разных инструментах, но ни на одном хорошо. Если ты на чем-то играешь, то начинаешь лучше петь. Чем больше играешь, тем лучше поёшь, чем больше поёшь, тем лучше играешь».

Все это было в будущем. У неё могла быть беспроглядная чёрная суицидальная полоса, она боролась со своими зависимостями, но в 27, думаю, Эми по-настоящему верила в своё будущее. Она сказала Беннету, что после записи хочет пойти домой и включить его пластинку. «Я лучше буду слушать то, как ты поёшь, чем сама себя».

Она, наконец, расслабилась и начала смеяться, тёплым громким смехом. «Я так рада, что я здесь», — сказала она Беннету. «Эту историю я буду рассказывать своим внукам, и завещаю, чтобы они рассказали её своим внукам».

«Скажи своему папе, что я передавал привет», — улыбнулся Беннетт.

«Он расплачется», — ответила Эми. «Он расплачется».