Татьяна Замировская: «Журфак ничего в плане музыкальной журналистики мне не дал»

Корреспондент Ultra-Music встретился с музыкальным журналистом Татьяной Замировской и поговорил с ней о предназначении критиков в Беларуси, заслугах Витовта Мартыненко и смерти музыкальной прессы.

«Борисов — это будто тебя в туалете заперли»

Олег «Джаггер» Минаков жил в Борисове. Он дружил с моими родителями. Олег пытался подсадить на ту музыку, которую он слушал, всех своих друзей. У него была прекрасная коллекция винилов: очень актуальные пластинки, которые он доставал чёрт знает где и приносил моим родителям. Я, естественно, всё это тоже слушала с самого детства. Он любил вспоминать, как меня малолетнюю, не умеющую даже говорить толком, натренировал: «Принеси пластинку Rolling Stones». И я приносила. Мол, ребёнок ещё совсем маленький, а уже может одну пластинку от другой отличить.

Я поначалу росла на этой музыкальной коллекции Джаггера. Потом он уехал, но было уже поздно. У моих родителей сформировался отличный музыкальный вкус, и у меня самой что-то отложилось в памяти. Когда Олег вернулся, мы опять начали общаться, и он очень обрадовался, что младенец стал подростком, но в музыке уже разбирается. Джаггер — это главный человек, который повлиял на меня в плане формирования моих предпочтений в музыке.

В Борисове были прекрасные группы: «Грошы», «Разгром»… «Грошы» — замечательный коллектив, но участники были очень зажатые. Не могли до конца поверить, что действительно талантливы. У них реально были какие-то провинциальные комплексы. Если в Минске концерт, они сразу начинали: «Да ну вас! Мы не то, что вы — столичные!» Я давно с ними не общалась. Слышала, что их вокалист Гоша получил серьёзную травму и чуть ли не заново учился говорить. Надеюсь, теперь он в добром здравии.

«Разгром», помню, тоже был очень интересной группой. Был замечательный музыкант Денис Фа, который погиб странно. Да, вокалист «Разгрома» вообще на сцене погиб. У Борисова в этом плане какая-то bad karma. Все заканчивают просто ужасно.

В городах, которые находятся близко к Минску, не складывается такая дружная, идеологически цельная сцена, как, например, в Могилёве, где мощнейшая тусовка, в Гомеле… Эти города далеко от Минска, и ты чувствуешь, что находишься в резервации, что вы все вместе в запертой комнате, и надо что-то делать. А Борисов — это будто тебя в туалете заперли, и ты думаешь, как оттуда выбраться. Интуитивно ищешь связь с минской сценой…

«Меня пугали институтом музыкальной журналистики»

Изначально я хотела играть. Моя мама профессионально занималась музыкой, сестра её тоже музыкант. У меня были все предпосылки стать музыкантом, но в какой-то момент я поняла, что не потяну. У меня не получалось действительно хорошо исполнять музыку, а на повседневном уровне этим заниматься не хотелось.

В последний год обучения в музыкальной школе я решила, что свои навыки я буду использовать для чего-то другого. Когда Джаггер вернулся из Германии, он начал много рассказывать про мир музыки, про музыкальную тусовку. Постоянно слышала фамилии: Ворошкевич, Вольский. И так это всё было интересно, весь этот музыкальный мир. Я подумала: «Блин! Как это всё классно! У меня есть музыкальное образование, я пишу…» И тогда решила поступать на журфак и стать музыкальным журналистом.

Журфак ничего в плане музыкальной журналистики мне не дал. Потому что, там не преподавали эту дисциплину, когда я была студенткой. Я хотела этим заняться после аспирантуры. Но помню разговор с деканом, который считал, что я должна как минимум консерваторию закончить. Больше я к нему не пойду. Он просто хватался за голову и говорил: «А при чём здесь я?»

Меня пугали институтом музыкальной журналистики. Я хотела поступать в иняз, но мои преподаватели меня отговорили. В последний момент я выбрала журфак, о чём до сих пор жалею. Потому что выяснилось, что я больше лингвист, чем интерпретатор. У меня и курсовые, и тема диплома были связаны с языковыми аспектами. Я помню, что даже когда писала какую-то работу по музыкальной критике, анализировала речь, языковые фигуры…

Преподавательница английского на журфаке, которая страшно страдала, что я так хорошо знаю английский, а почему-то пошла на журфак, где ему вообще не учат, говорила: «Ну, Татьяна! Зачем Вам это? У нас же нет института музыкальной критики! У нас есть только Подберезский. Я вам предсказываю: дальше Подберезского Вы всё равно не плюнете!» Я этого очень боялась. Но потом я познакомилась с Подберезским. У студентов журфака была очень хорошая традиция вытаскивать его на пиво. Мы ему звонили и говорили: «Дядя Дима. Мы — студенты журфака. Мы такие фанаты вашего творчества. Пойдёмте на пиво!» И мы ходили с ним на пиво. Он мне понравился, я даже его не испугалась. Как раз первое моё знакомство с музыкальной критикой — это общение с Подберезским. А потом пришла в «Музыкальную газету» и увидела, что музыкальной критики у нас нет, и занимаются ей студенты иняза. Дмитрий Безкоровайный, Андрей Коровайко и ещё какие-то люди.

«Важно помнить, что останется через 60 лет»

Раньше мне казалось, что цель музыкального критика — интерпретировать. Сейчас я гораздо более холодным и трезвым взглядом смотрю на всё это. У меня развеялись все романтические иллюзии, свойственные девушкам журфака, пишущим о музыке. Теперь я считаю, что роль музыкального критика в Беларуси больше социально-общественная, чем культурно-развлекательная. Он должен делать так, чтобы читателям было интересно, но при этом быть своего рода летописцем.

Музыкальная история нашей страны в последние 20–30 лет тесно связана с социальной историей. Важно помнить, что останется через 60 лет. Тот, кто захочет написать исследование по истории белорусской музыки этого времени, явно воспользуется энциклопедиями, которые делает Подберезский, и этими воинственными шизофреническими книгами Витовта Мартыненко, который, несмотря на свою архаичную панковскую оголтелость и невменяемость, сделал очень много для белорусской музыки тем, что был своего рода архивариусом. Я думаю, что именно Подберезский и Мартыненко занимаются более правильными вещами, потому что они мыслят исторически, а не контекстуально.

Музыканты жалуются, что я не пишу конкретно, чем альбом плох. Да, я могу разбирать аккорды, указывать на интервалы, но ухожу в какое-то доморощенное музыковедение и потом понимаю, что это никому не нужно. Музыкантам это не нужно, потому что они лучше меня знают, как сочинять мелодию. А читателям нужно, чтобы было интересно. Чтобы был хороший текст. В этом тексте должно быть обозначено, что происходит. Должна быть мораль, должна быть история, и минимальный сюжет. И в исторический контекст этот альбом нужно вписать. Если делать так, рецензии потом через много лет кто-то перечитает и хоть как-то поймёт, что происходило и почему в этой стране слушали такую музыку.

Музыкальные критики в этой стране пишут не для музыкантов. Они пишут для того, чтобы создать банк текстов о том, что здесь происходит.

Музыкальный критик в Беларуси не имеет никакого авторитета у музыкантов. Самой мне сложно об этом говорить. Я очень плохо распознаю какие-то сигналы от музыкантов. Когда они радуются тому, что я их похвалила, мне кажется, что это лесть или банальная дипломатия. А когда возмущаются, я тоже не могу понять: если я им так не нравлюсь, зачем они обращают внимание на мои тексты и читают их?

Я не думаю, что могу что-то изменить. Раньше мне казалось, что я что-то меняю, а теперь я думаю, что я просто фиксирую и стараюсь обратить внимание на интересные вещи. Я поняла, что я — наблюдатель. И всё, что у меня есть, — это минимальный набор интерпретаторских качеств и личный подход, за который меня все музыканты и гнобят. Мол, эта Замировская пишет о себе. Надо писать о музыке. Опять-таки, когда пройдёт 50 лет, останется музыка и тексты тех, кто писал о себе в связи с этой музыкой. А анализ этих альбомов актуален только в год выхода альбома, если, конечно, это не энциклопедическая статья, которую вы пишете с расчётом на то, что её будут читать через много лет.

Иногда я отказываюсь писать об альбоме. Вот музыканты долбают: «Напишите, напишите про наш альбом!» И я вижу, что они уж очень активно просят. Я им отвечаю: «Вы всё равно про альбом ничего полезного для себя не узнаете. То, что я напишу, я напишу для читателей „БелГазеты“. И платите мне не вы, а редактор. И, к сожалению, моя цель — развлечь читателя и порадовать редактора хорошим читабельным текстом, а не сказать вам, хорошо или плохо вы делаете музыку. Потому что я нифига не критик и не звукорежиссёр. Сами разбирайтесь со своей музыкой». Это не совсем правда, это немного жёстко. Но это единственный способ отказаться, чтобы предотвратить конфликт.

В последние несколько лет я стараюсь писать либо об альбомах, которые мне искренне нравятся, и я рада, что пишу про них. Либо пишу про что-то, что я настолько откровенно считаю мировым злом, что даже если эти музыканты придут и начнут на меня орать: «Что ты написала?!» — я начну орать на них в ответ. Если они начнут драться, я тоже начну драться. Потому что мировое зло должно быть наказано.

Просто обозревать все альбомы, которые выходят в этой стране, я не обязана. И я этим заниматься не буду. Уж лучше писать что то, что получится хорошо. А хорошо получается тогда, когда пишешь о том, что вызывает у тебя настоящие чувства.

«Музыкальная пресса умерла»

Музыкальное издание в Беларуси не будет востребованным, потому что «Музыкальную газету» убил интернет, когда появилось очень много информации. Раньше она была для нас окном в мир. Только из этой газеты можно было понять, что происходит. А теперь у всех подписка на 20–30 блогов о музыке. Поток музыкальных новостей исключительно виртуальный.

Я разочаровалась в идее издания журналов. Раньше я мечтала работать в журнале, быть редактором. Ну, поработала редактором в одном, во втором, третьем… Вот «Джаз-квадрат» зря закрылся. Он мог существовать как фетиш. Сейчас и через пять лет всё у него могло быть нормально, если бы не проблемы в издательстве.

По-моему, возможен только узкоспециализированный журнал. Такой, чтобы люди, коллекционирующие диски, винилы, могли коллекционировать и его. В противном случае… Пока ты прочитаешь журнал, через RSS-ленту прибежит 500 более актуальных новостей, которые ты пропустишь. Музыкальная пресса умерла. Я верю в журналы с хорошей литературой. Неважно, о музыке или нет. Если будет музыкальный журнал, в который будут писать люди, которых читают, несмотря на то, о чём они пишут, издание станет успешным.

Каждый год я хочу бросить музыкальную журналистику, но меня постоянно что-то держит. Мне не хочется о ней писать, мне хочется заниматься музыкой на других уровнях. Я постоянно шучу с Безкоровайным: «Дима, когда станешь старенький, передай мне группу „Ляпис Трубецкой“. Я буду их новым пресс-секретарем».

Я бы хотела иметь отношение к музыке. Может, организовывать концерты, заниматься пиаром, вести переговоры о привозе групп. А писать хочется исключительно о том, что меня задевает. Два текста в месяц, но чтобы это были по-настоящему крутые тексты, а не конвейер.