Два музыканта — лидер «Крамы» Игорь Ворошкевич и Иван Вабищевич (Дядя Ваня), не понаслышке знающие, что такое блюз, послушали альбом, названный критиками «мгновенной классикой». Музыканты рассуждают о тонкостях аудиозаписи в Беларуси, недочетах премии «Лира» и о том, жив ли блюз.
Благодарим интернет-провайдер «Атлант Телеком» за возможность прослушивания альбомов.
— Название этого альбома переводится как «Похоронный блюз». Жив ли блюз сегодня?
Иван Вабищевич: Блюз активно пытаются похоронить последних лет двадцать.
Игорь Ворошкевич: Вместе с рок-н-роллом.
Вабищевич: Хорошая фраза была в фильме «Рок-волна»: «Что касается рок-н-ролла, последние 40 лет он чувствует себя всё лучше и лучше». Интересно послушать, каким образом Ланеган его будет хоронить. Что-то мне подсказывает, что лет через пять этот альбом станет классикой.
Ворошкевич: Пока живы Би Би Кинг, чёрный отец блюза, и Джон Мейолл, белый отец блюза, об этом нет смысла говорить. Достаточно залезть на торренты и посмотреть, какое там количество хороших команд. Есть Бонамасса, который ещё молод, и я не думаю, что через пару лет он начнёт играть диско.
Вабищевич: Даже у Muse одной из главных песен стала кавер-версия на «Feeling Good» Нины Саймон. При всём пафосе, концептуальности и звучании группы. Причём множество групп исполняют каверы на их версию.
— А что с белорусским блюзом? С чем связано затишье?
Ворошкевич: С моим блюзом всё нормально. Я за себя могу ответить. Я живу этим, и мне всё равно: 20 мне лет, 30 или 55 будет в этом году.
Вабищевич: Блюз — это ведь рок-н-ролл, только более медленный и душевный.
Ворошкевич: Блюз — отец рок-н-ролла.
Вабищевич: Это стандарты, которые появились чуть позже, чем Бах, Моцарт и иже с ними. Сейчас, так или иначе, всё вращается вокруг блюза. У меня. Это могут быть эксперименты со звучанием, с формой, но, когда всё отметаешь и начинаешь наигрывать под гитару, чувствуется основа. В белорусской музыке есть проблема: нишу, которая называется, грубо говоря, «пипл хавает», захватила попса. А блюз, рок, рок-н-ролл и любые другие вариации на тему музыки превратились в элитарные. Для людей, которые, помимо того, что умеют слушать, умеют думать.
Ворошкевич: Так оно всегда и было. Взять хотя бы количество просмотров на YouTube: у какого-нибудь диджея их на порядок больше, чем у Бонамасса. Прежде чем говорить о Беларуси, нужно взглянуть на Европу и США. В США кантри-музыканты круче всех.
Вабищевич: Из 70 или 100 номинаций на «Грэмми» 50 забирают кантри-исполнители, о которых мы вообще ничего не знаем. А это всё подтверждено количеством прослушиваний и продажами.
— Как получилось, что блюз стал попадать под формат радио «Рокс»?
Вабишевич: Здесь вопрос подмены понятий. Название радио «Рокс» осталось, но играет шансон. И люди, которые не разбираются в музыкальных направлениях, слышат: «Рокс» — рок. Что-то похожее. Возможно, им кажется, что Стасик Михайлов — это рок.
Но ещё присутствует вопрос рынка. Есть радиостанция «Радио Минск» — там всё хорошо. Им честь и хвала, что они продолжают держаться в этом формате, и там играет музыка, на мой взгляд, намного лучше, чем на многих радиостанциях. Но в то же время, если не появляются другие радио подобного формата, это говорит о том, что столько не нужно. Работая на радио, я заметил тенденцию: в постоянно играющий «европоп» постепенно проникают ностальгические вкрапления рок-музыки, русского рока. Десять лет назад была ностальгия по «Ласковому маю», сейчас ностальгия более качественная.
— Раз уж коснулись «Грэмми». Почему такая разница в победителях у премий интернет-порталов и государственной музыкальной премии «Лира»?
Вабищевич: Так получилось, что в этом году я был в жюри «Лиры». Пока в ней много непродуманного. Сохранилась ещё старая начинка правил и положений. Там нет таких номинаций, как «Лучший рок-исполнитель» или «Лучший рок-альбом». Есть просто «Лучший исполнитель», «Лучший альбом», «Лучший аранжировщик»…
Одна из основ отбора — данные радиостанций. В прошлом году Тео стал победителем всего и вся, его крутили больше всех. Про рок, фолк в положении вообще ничего не сказано. Они даже не рассматривались. Есть номинация «Лучшая песня на белорусском языке». Если её развивать, можно добавить номинации за лучшую рок-песню, фолк-песню… Мне кажется, 90% песен на белорусском языке как раз подпадают под категорию «рок». Здесь вопрос недоработки самого положения.
Что касается порталов, «Грэмми» опирается на сухой язык цифр: продажи, скачивания, прослушивания и так далее. У нас же начинается какой-то субъективизм: мы можем это взять за какой-то критерий, а можем не взять. Здесь количественный срез людей отображает своё мнение. И получается, что эти мнения совпадают.
— Многие западные группы записывают альбом по принципу, что одна-две песни должны подпадать под формат радиостанций. «Краму» нигде, кроме «Радио Минск» и «Сталiцы», услышать нельзя.
Ворошкевич: В минском метро ещё можно услышать. Кстати, в новом альбоме есть песня «Дзяўчынка са шкляными вачыма». Она была написана в 2008 году, тогда мне захотелось сочинить «сопливую» песню. «Сопливее» не бывает, хотя и она получилась недостаточно «беседочная».
Вабищевич: Есть группы, которые специально делают музыку под формат радио. Это вопрос продюсирования. На Западе такой механизм отработан: они могут прикинуть, какие песни более «радиослушаемые». Я бы не сказал, что для радио специально что-то делается. Мы недавно выпустили альбом, из него какие-то песни крутились, а некоторые я даже не пытался отдавать.
Есть такая черта нашего менталитета, от которой я в недоумении. Для представителей попсы я яркий рок-н-ролльщик и чуть ли не самый «тяжеляк», который только может существовать. А для белорусского рока — я попса. А почему? Потому, что меня показывают по телевизору и крутят по радио. Я играю ту музыку, которую играю. У меня складывается впечатление, что у многих андеграундных групп есть стереотип: если мы отдадим нашу музыку на радио, мы станем попсой.
Музыка должна доходить до слушателя. Если вас не берут на радио, это не значит, что песня плохая. Скорее всего, она плохо сделана. На концерте у вас всё хорошо играется, потратьте немного времени и средств, чтобы и в студии сделать так же. Чтобы по качеству записи не было с первых нот слышно, что это белорусское. А вообще, давно пора отойти от стереотипов. Бывает, что человеку нравится песня, но как только он узнает, что это белорусский музыкант, начинает искать, к чему «докопаться».
The Gravedigger’s Song
Вабищевич: По первым нотам можно сказать, что Мерилин Мэнсон — тоже блюз.
Ворошкевич: И у Black Sabbath первый альбом блюзовый. А это хорошая вариация. Стиль американа, который знаком по Tito & Tarantula. И таких команд в США сотни. А у нас все знают только Bon Jovi, Scorpions и «Smoke on the Water».
Вабищевич: Очередное доказательство того, что блюз — это основа. Фундамент, на котором можно строить любой дом.
Ворошкевич: А найти своё звучание так же тяжело, как найти хорошую жену.
Bleeding Muddy Water
Вабищевич: Может он и звучит как «Похоронный марш». Но, как показывает практика, «Похоронный марш» последнюю сотню лет играется всё чаще.
Ворошкевич: Я живу в своём мире, мне на все эти модные электронные трансформации начхать, по большому счёту. Я слушаю музыку, к которой не подходит слово «модно» априори.
Вабищевич: Если добавить несколько звуков, эта песня станет отличной основой для дабстепа.
Ворошкевич: «Дзякуй богу, мы iдзем дамоў». Если бы мы её тоже записали в этой студии, она бы точно так же звучала.
Gray Goes Black
— Всё-таки у нас существуют проблемы со студиями?
Ворошкевич: Проблемы не со студиями. Студия на Макаёнка нормальная. Но когда мы записали там «Enjoy The Silence» для трибьюта Depeche Mode, песня звучала так, что её страшно слушать. Ладно, если бы я криво спел. Но я же не сидел, не крутил там ничего, не сводил.
Вабищевич: Вопрос в ушах. Это самая большая проблема. В замыленности. Хотя, казалось бы, в эпоху интернета каждый может сидеть и учиться. Возможно, ещё вопрос лени.
St. Louis Elegy
— Часто говорят о том, что у нас проседают менеджмент и саунд-продюсирование.
Ворошкевич: Так мы можем очень быстро к политике перейти. Рядом есть Польша, там всё по-другому. В 60-е годы там параллельно с Эриком Клэптоном, Джоном Мейоллом и Джеффом Беком существовал Тадеуш Налепа. Там сотни только блюзовых фестивалей. У нас есть хоть один фестиваль? «Дружба», с большой натяжкой, и различные байк-шоу. Всё.
Вабищевич: Байк-фестивалей больше, и они зачастую качественней. Понятно, что в России больше население, но у нас тоже вариацию на тему «Нашествия» можно было бы создать. И собрать пусть не 100, но 50 тысяч.
Ворошкевич: Недавно с Климовым ездили в Барановичи. Ходили по культурным местам: музей, библиотека, кинотеатр и Дом культуры. В исполком поступил сигнал, что приедет такой-то и с ним Ворошкевич. Там чуть ли не город оцепили. С нами не хотели говорить и не разрешали фотографировать. Мы просто хотели посмотреть, повспоминать. Но это же абсурд!
Riot in My House
Ворошкевич: Специфический альбом. Здесь практически нет гитар, а для блюза это основной инструмент. Хорошая музыка для фильмов.
Вабищевич: Я бы понял эпитет «похоронный альбом», если бы Ланеган сделал его по классическим канонам. А здесь — слушайте и учитесь. Для меня показатель — слушал бы я эту музыку в машине. Эту бы слушал.
Ворошкевич: Интересно, приглашают ли его на блюзовые фестивали…
Ode to Sad Disco
Ворошкевич: Я думал, что Moby самый хитрый. Оказывается, есть ещё хитрее. Ощущение, что собрал с миру по нитке в звучании.
Вабищевич: Здесь он выигрывает за счёт вокала.
Phantasmagoria Blues
Ворошкевич: Было бы интересно спросить, что думает об этом альбоме Би Би Кинг.
Quiver Syndrome
Вабищевич: Это же U2! Оказывается, они по-прежнему играют блюз! И даже вокальная линия такая же.
Harborview Hospital
Вабищевич: Это точно не U2?
Ворошкевич: Этот альбом нужно послушать раз пять, чтобы переварить. У меня часто бывает, что сначала не нравится.
Вабищевич: Есть люди, которые не будут разбираться. Или сразу вкатило, или выкинул.
Ворошкевич: Для этого нужен хит. Чтобы одна вкатила, а с остальными разбирались потом. Здесь всё: U2, Дэвид Боуи… Только назвать это блюзом тяжело, если честно.
Leviathan
Вабищевич: А теперь блюз.
Ворошкевич: Только это американа, а не блюз. Скрестили Криса Ри и Коэна.
Вабищевич: Разряд великих шептунов.
Deep Black Vanishing Train
Ворошкевич: Здесь сама манера пения блюзовая. Нет яркой вокальной темы.
Tiny Grain of Truth
Ворошкевич: Я даже не знал о существовании этого человека. Здесь многое на электронике построено, а я больше люблю гитарную музыку. Всё продумано. Может казаться мешаниной, но никакой полупьяный звукооператор случайно в этом альбоме точно ничего не делал.
Вабищевич: Кайфово. Какой ещё может быть блюз? Его невозможно похоронить.
Ворошкевич: На блюзе построена вся современная музыка. Нужно, чтобы Скорсезе снял фильм о похоронах блюза и саундтреком вставил эту песню.
Вабищевич: Круто!
— Возможно ли у нас сделать такой альбом?
Ворошкевич: Теоретически всё возможно. Появилась же группа The Toobes. Для меня они стали большим открытием. Случайно увидел — у меня глаза на лоб вылезли.
Вабищевич: Интересно, сколько этот альбом писался.
Ворошкевич: Важно техническое воплощение. В 80-е годы сюда приезжала передвижная студия MCI с аналоговой лентой. На такой Deep Purple записывали альбом «Machine Head». Мы писали там альбом. Его надо было закончить за две ночи. За одну ночь писалась вся музыка, за вторую — вокал, соло и проходило сведение. На той студии можно было всё сделать очень хорошо, если бы была возможность недельку нормально посидеть.
Вабищевич: Очень важны аранжировки. Аранжировщик должен быть или сторонним, или гениальным, если он сам играет в группе. Если ты вокалист — будешь больше тянуть вокал. Если барабанщик — говорить, что нужно ещё 20 сбивок вставить. Каждый будет тянуть одеяло на себя.
Ворошкевич: Нужен профессионал высокого уровня, чтобы музыканты вообще к нему не лезли.
— Вы готовы переделать старые хиты в таких аранжировках?
Ворошкевич: Мы пытались это делать. И у нас есть альбом, который, на мой вкус, получился лучше всего. Мы его писали в коттедже при барановичском костеле. Но там были просчёты. Если бы там была другая аппаратура и профессиональный продюсер, он бы получился как минимум на четыре с плюсом. Я бы попробовал перезаписать ещё раз.
Вабищевич: Я периодически экспериментами занимаюсь. В январе мы на неделю уехали на дачу, привезли аппаратуру и с нуля придумывали материал. Так появилось семь песен. Я был удивлён. Думал, что получится одна.
— О чём должен быть белорусский блюз?
Ворошкевич: Здесь не может быть никаких рецептов. О чём угодно.
Вабищевич: Одна из общеизвестных частностей: блюз — это когда хорошему человеку плохо.
Вабищевич -хто гэта? Краме за учорашні канцэрт — дзякуй! Калі пачуем «здраднік» на канцэрце?